Детство у меня было, мягко говоря, нестандартное. Я умудрилась родиться в Московском государственном университете, у двух студентов. Мой папа, Виктор Иванович Костенко, учился на геологическом факультете; мама, Александра Леонтьевна Костенко (Гаркина), была немного постарше и уже заканчивала мехмат. Там они и произвели меня на свет. Первые стены, которые я увидела, были стенами общежития МГУ (см. на фото справа).
Когда мама (см. фото ниже слева) окончила университет, она 
получила распределение в Подмосковье, в Балашиху. Для человека из Оренбургской области, откуда она была родом, это было очень здорово. Днем она работала в наглухо закрытом "почтовом ящике", рассчитывая что-то для военных, а вечером подрабатывала в вечерней школе, преподавая математику рабочей молодежи. Ни поработать, ни пожить ей долго не довелось: только-только начав работать, она погибла в автодорожной аварии. Так мой папа в двадцать с небольшим лет (см. фото ниже справа) остался вдовцом с младенцем на руках, да еще с девочкой.
Папа после окончания университета попал по распределению в Институт горного дела (ИГД) им. А. А. Скочинского — огромный ведомственный институт Министерства угольной промышленности СССР с филиалами по всей стране. Сначала ему пришлось воспитывать меня фактически одному, так как родня матери от меня сразу же решительно открестилась. Но потом его выручила собственная родня.
Я с очень раннего возраста погрузилась в среду молодых 
ученых. Это были сотрудники ИГД, которые и составили один из главных кругов моего общения. Другим моим кругом были совсем другие люди — наши соседи по деревянному бараку, где мы с папой жили. Дело в том, что мама как молодой специалист с ребенком получила жилье в поселке рядом с железнодорожной станцией Горенки. Это была комната в деревянном доме барачного типа с длинным-предлинным коридором, одной кухней и одним туалетом на всех. Народу нас там было как собак нерезаных. Это был настоящий Вавилон: там жили и интеллигенты, и работяги, и бывшие колхозники, и торговые работники, и "деклассированные элементы". Но все мы, тем не менее, как-то очень хорошо друг с другом уживались. Это был тот еще сплав интеллектуальной среды с простонародной.
Когда я стала соображать, на дворе уже стояла хрущевская оттепель. Шестидесятые годы, расцвет свободомыслия… Вольные анекдоты в лаборатории, споры "о физиках и лириках", разговоры на высокие темы, чтение взахлеб. Веселые все были какие-то, добродушные. В своей коммуналке я видела самых разных людей и научилась со
всеми ладить. Примером мне служил папа — он никогда не кичился своим хорошим образованием и с уважением относился к людям любого сословия. К нему тоже все относились очень тепло. Кстати, когда мы приезжали на Кубань, где жили все его родственники, он сразу переключался на местный диалект. Я, естественно, во всем его копировала. Скажу попутно, что мой папа происходил из кубанских казаков.
Вообще, это было неповторимое время. Когда папа не брал меня с собой и задерживался на работе, соседи могли меня искупать, накормить какой-нибудь кашей или яичницей. Чтобы занять себя, я училась "читать" — разглядывать картинки и сочинять под них истории. В постель без книжки или детского журнала никогда не ложилась (см. фото выше слева).
Людей у нас ценили по поступкам, по отношению к другим. Хорошими людьми мы считали тех, кто достойно себя ведет, и очень не любили вредных. У меня очень рано выработалось ощущение "плохой или хороший человек". В коммуналке у людей, с одной стороны, всегда обостренное чувство справедливости, с другой — гибкость и терпение. За эти качества я благодарна той среде, в которой выросла. Хоть, конечно, коммуналка была не лучшим явлением, но она способствовала выработке и многих положительных черт характера. В частности, меня с самого раннего возраста приучили трудиться на общее благо, например ходить за хлебом для себя и для соседей (см. фото справа, где мне около 3-х лет).
Спустя несколько лет мы существенно улучшили наши жилищные условия: переехали из 16-комнатного барака в квартиру в хорошем каменном доме, где было всего-то три семьи. Это тоже была коммуналка, но гораздо более комфортабельная — меньше народа, да и ванная была. Когда живешь в многолюдье, поневоле приходится себя 
как-топроявлять. Я, например, всегда была, как говорится, на передовой: вечно вылезала с какими-то предложениями о том, что бы такое эдакое сделать для всех. Я была из тех, о ком говорят: "Ей всегда больше всех нужно" или "в каждой бочке затычка". Например, я инициировала самодеятельные спектакли, вовлекая в них детей и взрослых. Сама любила играть главные роли, "косила под Ермолову" (см. фото слева).
Моя жизнь в детстве была разорвана между городом и деревней. Папа вскоре после окончания университета поступил в аспирантуру, так что ему приходилось и работать, и учиться. К науке, как и к работе, он относился исключительно добросовестно. Он был настоящим ученым, хотя и занимался исследованиями в прикладной области. Это была гидрогеология, конкретно — обводнение и осушение шахт. Он очень много времени проводил в лаборатории, много писал. Маленький ребенок не мог не создавать ему проблем. Поэтому иногда моя бабушка, его мать, чтобы не разрываться между нами и деревней, где у нее были огромное хозяйство и престарелые родители, просто забирала меня к себе.
Деревня — еще один фактор, который сильно на меня повлиял. Нигде, кроме как в деревне, человек не может столь глубоко изучить реальную жизнь, потому что там все происходит на твоих глазах. Весна, когда все буйно цветет, лето, когда все плодоносит, животные с их инстинктами и рефлексами — вся эта лаборатория живой природы раскрылась передо мной в деревне во всей мощи. Я была страшно лю
бопытной, задавала кучу вопросов, искала на все ответы. Активно участвовала в процессах появления на свет телят, козлят, крольчат, поросят — всего, что там рождалось. Все это было мне интересно, и, самое главное, меня никто не прогонял. Уроки жизни, которые преподнесла деревня, вкус к происходящему сделали меня реалисткой, человеком, который любит жизнь и стремится все устроить так, чтобы кругом все процветало. Деревня также приучила меня к труду (см. фото справа) — я не боюсь никакой работы, даже очень тяжелой и грязной. И еще она развила во мне упорство в достижении цели. Там ведь часто бывало так, что погибали растения или животные, и все приходилось начинать сначала. Моя бабушка была человеком хоть и малообразованным, но исключительно трудолюбивым и не терпела лени и халтуры. За пустое времяпрепровождение или кое-как сделанную работу она могла запросто всыпать "по первое число".
В каком-то месте сошлись мои впечатления от отцовской научной лаборатории и от того, что происходило в природе: я многое наблюдала, потом рассказывала и записывала. У меня выработался какой-то свой "научный" инструментарий. Когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я отвечала, что-либо человеческим врачом, либо ветеринарным. Одновременно было большое желание танцевать, поэтому я пошла учиться танцам, занималась в балетной школе. Мой папа, как и многие геологи, умел играть на гитаре и любил петь под нее. Так что мы часто вместе "музицировали" (см. фото слева). Любовь к музыке и танцам сохранилась у меня на всю жизнь, хотя музыкального образования я не получила.
Я благодарна тому, как сложилась моя судьба — за исключением, конечно, ранней потери мамы. Хотя, честно сказать, я толком и не ощутила этой потери, не понимала этого горя в силу малого возраста. Только чувствовала, конечно, что я не совсем нормальный ребенок. Когда мне задавали вопрос, кто твоя мама, я не знала, что ответить, и очень мечтала о том, чтобы у меня была мама — ну хоть какая-нибудь, чтобы не отличаться от других. Я 
готова была принять любую женщину в качестве матери. Может быть, отсюда вырастает одна моя экзотическая особенность — я никогда не испытываю чувства ревности. Из-за моего сиротства на меня пролилось такое количество любви старших родственников, что мне вообще грех на что-то жаловаться. На фото справа можно увидеть моих тогда еще еще вполне бодрых прадедушку и прабабушку, мою бабушку Аню (со мной на руках) и ее сестру бабушку Марфу.